Здесь русский дух... - Страница 95

Федор покачал головой:

— Я не могу, барин. Атаман мне этого не простит.

— Пустое! — махнул рукой Шульгин. — Завтра я пошлю гонца в Албазин с запиской к Семке Вишнякову и все ему объясню. Даже не тревожься.

— Все равно я не могу, — сопротивлялся Опарин. — Со дня на день может война начаться, а там у меня дитя. Кто же его защитит?

Лицо Шульгина вдруг стало багровым.

— Ах ты, пес паршивый! Я тебя сейчас в железо закую! — вскочив с широкой липовой скамьи, схватил он Федора за грудки.

Врезать, что ли, ему, но ведь потом греха не оберешься, — подумал Опарин, невольно вставая в рост. Приказчик едва доставал ему до плеча. Стоял, тряс своей грязной, бесцветной бороденкой, дышал на него перегаром. Глазки маленькие, злые, и сам он маленький и злой, словно голодный крысенок.

Эх, жаль, главным у них нынче не Черниговский, — пожалел Федор. При нем бы он точно не испугался этого упыря. Теперь Албазин ушел под власть Нерчинска, правит там человек Шульгина. Тот уж точно не защитит. Он вообще люто ненавидит всех албазинских казаков, и особенно приближенных к атаману. Вот и Федора он обидел, сократив его должность старшины. «Хватит с тебя и десятника! — заявил новый командир Опарину. — Ишь, начальников расплодили! Будто бы тут настоящее войско. У самих людей раз-два и обчелся».

— Мне надо с моими товарищами посоветоваться, — неожиданно попросил Шульгина Федор. — Так у нас заведено.

— Давай, давай, советуйся, только знай — времени у тебя немного. Завтра же и в путь, а будешь мне перечить — посажу в темницу. Я ведь знаю, что ты за птица, — сказал Павел и загадочно посмотрел на Федора. — Об этом мы с тобой еще поговорим. Пока ступай.

Федор тут же понял, о чем идет речь. Не иначе, тот намекнул ему про донские подвиги Опарина. Кто доносчик? Уж не Ефимка ли? Давеча он все крутился возле приказной избы. Неужели? Федор ничего дурного ему не сделал, или все не может простить ему того, что Опарин Ефимку уличил в измене? Если так, тогда все понятно. Боится, гад, прослыть по всему Албазину коварным монстром. Хочет избавиться от последнего свидетеля. У, подлая душа! Выходит, не сдержал он своего слова и снова взялся за свое, поэтому с ним надо ухо востро держать. Видимо, предавший однажды не устоит перед новым предательством.

3

Когда Федор рассказал товарищам о разговоре с Шульгиным, те явно приуныли. Не хотелось им тащиться в этакую даль. Вот если бы им предложили маньчжурских купчишек пощипать и страху на них нагнать — вот тогда другое дело. Тут все должно быть чинно и пристойно. Смертная скука!..

Только один Петр обрадовался новостям.

— Папа, надо ехать! — решительно заявил он. — Разве ты забыл, что твой младший сын в неволе у маньчжуров томится? Сам же говорил, всех пленных маньчжуры свозят в Пекин. Глядишь, и отыщем его. Там сам знаешь: ноги в руки — и до дому!

… 19 декабря 1675 года Спафарий с сопровождающими его людьми, среди которых числились тридцать казаков, шесть боярских детей и, кроме того, переводчик и писарь, двинулись в путь. В роли проводника выступал нерчинский боярский сын Игнатий Милованов, который пять лет назад вместе со своими товарищами, даурскими казаками, уже ходил в Пекин, где от имени русского царя вел мирные переговоры с императором.

Долог был их путь. Только до первых кочевых людей — торгочин на реке Аргуни они шли семнадцать дней. Оттуда по Аргуни и Хайлару путники еще несколько дней шли до реки Нонни, где жили оседлые дауры-земледельцы, и потом еще почти две недели, пока не достигли Пекина.

В Пекине гостей поставили на Посольский двор. Там они прожили неделю, пока придворные верховного переводили посольский лист. Потом пришлось ждать еще три недели за крепкими караулами, пока верховный правитель не соблаговолил их принять.

…Думали, что Бог вознаградит путников за долготерпение, и хозяин роскошного дворца, куда они все-таки попали, усадит их за стол и попотчует цинским медом, а тот вместо этого учредил им проверку на стойкость. Так гости и стояли навытяжку все то время, пока верховный правитель разговаривал с ними.

Сам он сидел во время приема на черном троне с золотой решеткой. С виду неказист, но сколько же в нем присутствовало спеси! На верховном были дорогие одежды с золотым шитьем. Шапка тоже золотая с теремком наверху, а сам теремок расшит драгоценными камнями.

Говорил он чересчур резко — все никак не мог смириться с фактом строительства русскими своих поселений на его землях, облагавшихся налогом.

Так бы и уехали послы с мыслью, что маньчжурский хан не больно-то жалует русских, но тут случилось чудо. Он вдруг сменил гнев на милость, объявив следующее: в честь русских послов верховный решил выпустить на свободу нескольких узников, а затем три дня кряду приглашал гостей к столу в свою столовую палатку. Когда же они уезжали, он подарил каждому казаку шапку, шелковый камчатный халат, серебряный пояс с ножом, да еще и коня со сбруей.

На словах верховный правитель ничего не сказал послам. Он все изложил в своей грамоте, где клялся русскому царю в вечной дружбе, обещая никогда не воевать с Русью.

Только мира не случилось, так как и русские, и маньчжуры не хотели уступать друг другу. Маньчжуры после разгрома Степанова считали Амур своим, и для приближения к спорным территориям начали строить города на севере империи и ставить там военные гарнизоны. Так появились Нингуту, Мергень, Чучар и другие города-крепости.

Впрочем, русские тоже вовсе не остались в стороне. Они также принялись спешно осваивать прилегающие к Амуру территории, не давая азиатам продвинуться на север. Больше всех им не давал покоя Никифор Черниговский. Он посылал своих людей вверх и вниз по Амуру собирать налог с тунгусов, а однажды даже велел казакам идти на Чучар и обложить там налогами все большие и малые племена инородцев, живших на берегах Нонни.