Здесь русский дух... - Страница 96

Войдя в дипломатическую переписку с Пекином и боясь осложнений с соседями из-за Амура, тогдашний нерчинский приказчик Даниил Аршинский написал атаману Черниговскому в Албазин, чтобы он больше не воевал ни с кем без особого указа.

Вот обо всем этом и рассказал Милованов послу Спафарию, пока они добирались до Пекина.

— Выходит, верховный правитель не такой уж страшный, и дипломаты преувеличивают? — узнав, с какими почестями встретили посольство Милованова в Пекине, удивился грек.

— Ага, он вначале все щеки дул, а потом отошел. Понял, видать, рожа, что мы ему не враги! — улыбнулся Игнатий.

В Чучаре, самом ближнем к границе городе, их встретили настороженно, хотя чучарский правитель принял их в своей резиденции и, следуя восточной традиции, устроил в честь гостей обед. Отдохнув в отведенных им покоях, посольские люди на следующие утро снова двинулись в путь. Долго шли они по разбитым пустынным дорогам, пока пятнадцатого мая не прибыли на место.

В Пекине Спафарию, как и предупреждал его Милованов, пришлось столкнуться с китайскими церемониями. Сначала у него попросили грамоту для предварительного прочтения, но он уперся не на шутку. Нельзя, мол, царскому посланнику чужим людям доверять важные бумаги. Вот такой он был непокорный и недоверчивый, а к тому же более чем знавший себе цену. Нашла, как говорят, коса на камень. Чтобы склонить русских послов к послушанию, придворные верховного правителя стали томить их ожиданием. Месяц томили, два… Утомившись, Сапфарий согласился на снятие с грамоты копии для перевода. При этом, следуя правилам дворцовой церемонии, Спафарий положил грамоту на место правителя, а два придворных мандарина взяли ее и понесли в покои императора.

Снова томительное ожидание, которому, казалось, нет конца. Если и приходилось послам с кем-то вступать в деловые сношения, то только с мандаринами-чиновниками, которые вели себя с гостями дерзко, открыто проявляя неуважение и заявляя о том, что не считают русских серьезными противниками. Когда послы начинали с ними спорить, они предлагали им вспомнить о том, как в 1655 году маньчжурское войско под предводительством Минъаньдали, посланное на Амур покарать строптивых соседей, напало на Кумарское поселение, порубив и взяв в плен много русских. «Дичь несете! — возмущались послы. — Крепость мы удержали, а вот вы бежали из-под Хумара, да еще и с позором. Вас было во сто крат больше. Пять по десять тысячных полков против трех сотен казаков. Чего дальше-то? Еле ноги унесли»… — «О бегстве и речи не шло!» — пытались возражать им мандарины. Дескать, Минъаньдали вынудили отойти лишь по причине нехватки продовольствия. «Отчего же тогда вашего знаменитого борца сняли с должности и понизили в чинах? — тут же нашлись послы. — Возможно, он все-таки не оправдал надежд верховного правителя?» Ответа на такой каверзный вопрос послы не получили.

Что ни говори, а российская дипломатия по праву гордилась кумарской победой и пыталась использовать ее в переговорах с маньчжурами. Тот же Спафарий, находясь по посольским делам в Пекине, в ответ на угрозы советника маньчжурского двора разорить Нерчинское и Албазинское поселения, сказал ему: «Зачем вспоминаешь разорение поселений? Знаешь, как осадили Комарское поселение, что оттуда забрали? Мы войною не хвалимся, но и в бою вашего брата не боимся…»

…В то самое время, когда послы пребывали в томительном ожидании встречи с императором, из Москвы пришла печальная весть: умер царь Алексей Михайлович.

«Как же так? — сокрушались посольские. — Молодой еще мужчина».

Чрезмерная тучность, от которой царь страдал все последние годы, подорвала его прежде крепкое здоровье и подготовила ему раннюю смерть. В январе 1676 года он вдруг занемог. Ночью царю снилось, будто бы он держит в своих руках зуб. Утром царь велел привести к нему толкователя снов, который не стал лукавить и прямо заявил об увиденной царем собственной смерти.

Чтобы завершить земные дела, 28 января Алексей Михайлович в присутствии патриарха и думских бояр благословил на царствование своего старшего сына Федора, поручив младшего Петра его деду Кириллу Нарышкину. После этого он приказал выпустить из тюрем всех узников, освободить из ссылки всех сосланных, а также простить все казенные долги. Далее царь причастился Святых Тайн, соборовался и стал ожидать кончины. На следующий день, в девять часов вечера три удара в колокол Успенского собора возвестили народ о кончине Тишайшего.

Покидая бренный мир, Алексей Михайлович оставил трех сыновей: двух от первого брака — Феодора и Иоанна, а также одного от второго — Петра. Первые двое, к сожалению, имели слабое здоровье и небольшой ум, поэтому царь никогда бы не передал ни одному из них власть, не будь Петр таким юным. Тот рос бойким, неглупым и крепким пареньком, чем разительно отличался от двух других братьев. Именно в нем отец видел будущее державы.

— Слишком рано умираю, — находясь на смертном одре, сказал Алексей Михайлович своей жене Наталье. — Надо дождаться, когда вырастет наш сын…

Тем не менее благословить на правление пришлось Феодора. Ему уже исполнилось пятнадцать лет, и он единственный из братьев мог принимать личное участие в делах государства. Не оставишь же после себя четырехлетнего Петра. Можно было, конечно, остановиться на старшей дочери Софье. У той и характер есть, и хватка волчья. Впрочем, она же баба, а где бабы, там сплошные капризы да причуды. Государству нужна не только сильная власть, но и трезвая голова.

…После смерти Алексея Михайловича власть перешла к родственникам его покойной жены Марии Ильиничны — Милославским и Голицыным, которые тут же принялись избавляться от сторонников молодой царицы. Первым они выслали из Москвы верного сподручника покойного монарха боярина Матвеева, назначив его управителем в Сибирь. Тот не доехал до места — на пути его лишили всех прав и состояния, сослав в Пустозерск, на Печору, в Югорскую землю. Нарышкиных также немедленно удалили из столицы, поэтому они остались не только не у власти, но и без средств к существованию. Такая же участь постигла и других близких царице Наталье людей. Одного из ее братьев, Ивана, обвиненного в заговоре против царя, обязали бить кнутом, жечь огнем, рвать клещами ноздри и казнить смертью. Тем бы все и закончилось, если б не молодой царь, заменивший наказание вечной ссылкой в Ряжск.