Здесь русский дух... - Страница 128

128

— Ишь ты! — усмехнулся Петр. — Говорил, что никогда не будешь воевать…

— Раньше, а теперь я по-иному решил… — сказал Тимоха.

— Вот как?.. — недоверчиво произнес Петр. — Можно ли церковным воевать? Ведь вы же против всякого зла. Вот и в Библии написано: не убий! Как же быть?

— На все воля Божья, — ответил монах. — В той же Библии и про зло прописано. «Не давайте святыни псам, — говорил Господь, — и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас». Еще он говорил: «Не кради!» «… Кто не дверью входит во двор овчий, но перелази инде, тот вор и разбойник», — тоже его слова. Разве басурмане, идущие на нас, не воры? С ворами разговор должен быть один.

Петр хлопнул Тимоху по плечу.

— Ты прав, брат: с ворами разговор один. Что ж, будем вместе драться. Где там наша Аришка? — неожиданно вспомнил он о сестре.

— Да с Алешкой она, с сынком своим. Приболел он у нее, — сказала Наталья.

— Что с ним? — спросил Петр.

— Квасу холодного глотнул и простудил горло. Теперь ни есть, ни пить не может, — ответила мать.

Петр пошарил глазами вокруг. Увидев сидящую у соседнего костра Саньку со Степкой, нахмурился. Эти тут, — отметил он про себя. Хотя куда им деться? Тоже жизнь свою спасать надо. Интересно, о чем сейчас эта азиатка думает? Может, ждет, когда придут свои и вызволят ее из плена? Вряд ли. Она за сына боится, а тот себя русским считает, потому никогда не захочет уйти к чужакам.

В эту минуту Степка вдруг поднял глаза, и взгляды их встретились. «Черт! Как он понял, что я наблюдаю за ним?» — удивился Петр.

Заметив на губах мальчишки улыбку, он отвернулся. Нет, не может Петр смириться с мыслью об их родстве. Мальчишка есть плод отцовской измены, и принять его он не может. У него есть настоящий брат, рожденный в законном браке. Мало ли где отец еще наблудил? Теперь всех его незаконнорожденных детей за своих братьев и сестер принимать? Нет! Тогда он предаст свою любимую мать…

…У костра Любашка о чем-то тихо разговаривала со своей сестрой и матерью. Варька после того, как утонул ее муж, все никак замуж выйти не могла. Своих слободских парней у них мало, те же, что есть, или моложе ее, или женатые. За казака отец ей не даст выйти. У, злыдень! — скрипнул зубами Петр, вспомнив, с какою рьяностью Платон уберегал от него Любашку. Где он сейчас-то? Что-то его не видно нигде, — подумал казак и тут вспомнил, как давеча Черниговский наказывал тому перенести в крепость все свои кузнечные орудия. Для этого и казаков в помощь ему дал. Нельзя войску без кузнеца в войну вступать. Кто тогда оружие казакам будет латать и править?..

…В окружении монахов и сомолитвенников сидел на табурете самый уважаемый человек на Амуре, зовущийся старцем Гермогеном. Он совсем высох за эти годы. «Батюшка, — говорил ему Толбузин, — ты б не доводил так себя молитвами — вон, одни кожа да кости. На одной, поди, капусте сидишь…» Тот ему в ответ: «Да вот хочу умереть страстотерпцем, поэтому и не злоупотребляю едой. Кто-то должен за людей молиться, а на полный желудок одна дурость на ум лезет. Ты не знал?..»

…Это Равилька-татарин. Рядом с ним, обхватив голову руками, неподвижно сидел Ян Лун. Видно, думает о чем-то. Мысли страшнее одна другой. Как придут сюда маньчжуры, устроят резню, и первой жертвой, конечно, будет он, беглый преступник…

Короче говоря, куда ни глянь — всюду родные и знакомые лица.

О чем эти люди сейчас думают? Может, надеются, беда минует их, и Москва пошлет на подмогу большое войско, которое остановит врага? Москва далеко, и пока там поймут, что да как, пока раскачаются — тут уж конец всему придет. Только о плохом думать не хочется. Как умирать в такую чудную пору? Начало лета, все вокруг цветет и благоухает. Воздух такой сладкий и ароматный, что им хочется дышать и дышать. Небо… Днем оно синее-пресинее, точно цветки-колокольцы, а ночью все усыпано звездами. Ни тучки на нем. И так будет до середины лета, пока не прольются дожди, а пока — благодать. Бла-го-дать!.. И не хочется думать о плохом. Вот так бы сидел Петр и сидел, наслаждаясь стрекотом копошащихся в траве кузнечиков и протяжной песней сверчков, да ночи нынче короткие. Не успеешь оглянуться, как уже солнце выйдет из-за дальних сопок. Тогда проснется в тайге зверье, заблестит серебром на лугах роса, разольются яркою зеленью молодые хлеба в нолях. Настанет царство света… Только что будет в этот раз, Петр не знал. Вдруг ему больше не увидеть всей этой красоты? Черной тучей шла из-за Амура на русский город Албазин ненасытная саранча, сметая все на своем пути…

…Не спал в эту ночь и воевода. Заложив руки за спину, он долго и задумчиво ходил по избе, скрипя половицами, а когда стало невмоготу, шагнул к двери.

— Ты куда это? — спросила жена.

— Пойду, Марьюшка, прогуляюсь, — сказал Алексей Ларионыч.

— Иди-иди… — вздохнула женщина. — Носишься по избе стрекозой-непоседой. Загаси-ка светильник.

Марье тоже было не до сна. Сидя у окна, она молча глядела на озаренную кострами площадь перед окном и о чем-то думала. Бледное лицо, а в глазах застыла тревога.

— Ляксей Ларионыч, не спится? — заметив выходящего из приказной избы воеводу, спросил Черниговский, сидевший возле одного из костерков с трубкой в руке.

— Не спится, Никифор Романович, — ответил Толбузин. — Разве заснешь?..

— Верно, — сказал казак. — Сейчас спит только тот, у кого нервов нет, а когда на душе такое… — махнул рукой Черниговский.

Начало лета. Земля еще не успела набраться тепла, поэтому ночами здесь было довольно свежо. Поежившись, воевода поднялся на крепостной вал. Далеко на востоке, очертив линию горизонта светлою полосою, уже занимался рассвет. Где-то там, за чередой речных излучин, притаился враг…

128