Здесь русский дух... - Страница 87

В ночь на Иоанна Златоуста Петр не сомкнул глаз. Он ворочался на полатях, охал, кряхтел и все думал о том, как можно расстроить свадьбу. Находись рядом Тимоха — не пришлось бы голову ломать. Выкрасть невесту — раз плюнуть. Посадили на коня и повезли в Албазин… Так в свое время поступил молодой казак Емелька Щеглов.

До прихода на Амур тот жил в Якутском городке. Рано остался без родителей, поэтому попал в кабалу, пойдя в работники к боярскому сыну. Хозяйство у того было большое: Емелька ходил за скотиной, мыл в доме полы, возил хозяину строевой лес. И швец, и жнец, и на дуде игрец. Так мог батрачить всю жизнь, но надоело ему на чужих людей спину гнуть. Решил бежать на Амур, где, как говорили, можно быстро разбогатеть, но вот беда — влюбился он. При этом ни в кого-нибудь, а в Гланьку — дочку самого сына боярского.

Емелька тоже ей приглянулся, но она знала, что отец никогда не отдаст ее за бедняка. Вот тогда-то парень и предложил девушке бежать вместе с ним. Однажды утром пошел хозяин в чулан будить своего работника. Смотрит, а его и след простыл. Весь дом обыскал, весь двор — нет. Хватился дочери, а той тоже не оказалось. Потом выяснилось, те сбежали, а куда — неизвестно. Отец все вокруг объехал, но так их и не нашел. Они далеко ушли, и на реке Олекме присоединились к беглым казакам, с ними придя на Амур.

Об этой истории в Албазине многие знали, но никто ни разу не попрекнул молодых за побег, а даже радовались за них. Дескать, если люди любят друг друга, чего уж их осуждать? Да, свадьбы по своей бедности они не справляли, но в церкви венчались, и даже весточку послали боярскому сыну, прося у него прощения.

Чем Петр хуже Емельки? Разве справедливо, когда твою любимую против ее воли выдают замуж?

Договариваться с друзьями о похищении невесты он не стал — сам на свой страх и риск решил действовать. Не отдавать же Любашку другому!

Утром Петр встал чуть свет, оделся и неслышно вышел из дома. Было морозно и тихо. Выпавший ночью снег легонько поскрипывал под ногами, норовя разрушить хрупкую, словно первый ледок, тишину. Оседлав коня, он прыгнул в седло и помчался в слободу. Конь, храпя и тяжело выпуская из ноздрей густые клубы пара, привычно нес его знакомой дорогой, и на этот раз Петр не стал подгонять животное, потому как в такую раннюю пору обычно венчания не начинают. Ему было уже невмоготу сидеть дома с тяжелыми мыслями в голове. Так можно и рехнуться.

Ни души вокруг, ни звука, а только белая пелена снега, покрывавшая поля, деревья, луга. За ней прятались далекие слободские избы. В такую пору хорошо видны следы зверя. Вот они! И лисьи, и волчьи, и заячьи. Вон там глухарь купался в снегу, а там рябчики проделали тропинки… Сейчас бы ружье в руки, отправиться в тайгу! — мечтательно подумал молодой казак и тут же осекся. Он не вправе думать о чем-то ином, кроме Любашки! Если Петр сегодня не привезет ее к себе домой, то жизнь для него потеряет всякий смысл. Он должен решиться… Страшно — да, но еще страшнее, если его любимая достанется другому.

…Село в этот ранний час выглядело безлюдным, но во дворах уже кипела жизнь. Хлопали в избах двери, звенели сосуды для доения коров. То там, то тут слышались негромкие людские голоса.

К Любашкиному дому близко подъезжать молодой человек не стал — решил понаблюдать издали. Он привязал коня к молодой сосне, росшей у крайней избы, и стал ждать. Было довольно холодно, и парень быстро замерз, а тут и конь забеспокоился. Глянул на него — тот дрожит. Тоже озяб, бедняга…

— Так мы, брат, долго с тобой не продержимся, — сказал ему казак. — Давай махнем к монастырю. Глядишь, согреемся.

Петр вскочил в седло и направил коня туда, где из-за частокола монастырской стены поднималась голова часовни.

Монахи уже были на ногах. Петр видел, как похожий на длинную жердь монашек тащил в келью охапку дров, а другой, кучерявый и смахивающий на цыгана, выбивал половики на крыльце. Вдруг из своей кельи вышел старец и, трижды осенив себя крестным знамением, низко поклонился в сторону часовни.

— Эй, Ванька! — неожиданно позвал он.

К нему подлетел какой-то человек, одетый в восточный стеганый халат. Приглядевшись, Петр узнал в нем молодого азиата, на исходе прошлой зимы перебежавшего к ним с другого берега. Не лазутчик ли он? — внезапно подумал казак. Уж больно, говорят, толковый, много языков знает. Такими и должны быть те, кого посылают на подзор. Надо теперь к нему хорошенько приглядеться. Говорят же, один шпион может порой принести больше беды, чем целое войско.

Старец что-то сказал азиату, и тот поспешил за ворота — видно, с каким-то заданием. Так и было. Гермоген попросил мужчину наломать сосновых веток, которые он, паря свои больные ноги, всякий раз клал в горячую воду. Приему старца научили еще в Сибири, когда у него только-только начала проявляться подагра.

Петру стало любопытно, куда отправился молодой слуга. Отпустив того на расстояние, он стал незаметно преследовать азиата, укрываясь за частоколом деревьев. Тогда-то молодой человек и увидал двух сильных мужчин нерусской наружности, которые, выбравшись из валежника, служившего им укрытием, отправились вслед за знакомым Петра. Он сразу узнал мужчин, ведь силачи на голову превосходили своих товарищей, прибывших от верховного вести с албазинцами переговоры. Русские же по каким-то неведомым причинам явно пытались затянуть обсуждение.

«Чего эти маньчжурские послы тут в такую рань делают?» — удивился Петр. Зачем они преследуют этого азиата? Уж не зло ли замыслили?

Так оно и вышло. Когда до молодого слуги оставалось всего-то ничего, маньчжуры вытащили откуда-то из складок своих длинных одежд большие кривые ножи.